Вы — музыка, покуда она длится

06.01.2008

И трагедия, и благословение

Итак, смерть сопровождает нас на протяжении всей жизни как неизменный, постоянно повторяющийся повседневный опыт. Но сколь часто ни встречались бы мы с ней, она остается глубоко противоестественной. Смерть не входит в предвечный замысел Божий о творении. Бог сотворил нас не для того, чтобы мы умирали, а чтобы жили. Более того, он сотворил нас как неделимое целое. С иудейской и христианской точек зрения о человеческой личности следует мыслить только целостно: мы не душа, временно заключенная в тело и стремящаяся покинуть свою тюрьму, но нерасторжимое единство тела и души. К.-Г. Юнг прав, когда отстаивает то, что он называет «таинственной истиной»: «Дух есть живое тело, увиденное изнутри, и тело есть внешнее явление живого духа — оба в действительности едины». Разделяя тело и душу, смерть тем самым насильственно разрушает единство нашего естества. Да, смерть неизбежна, но все же она противоестественна, чудовищна и трагична. Когда мы сталкиваемся с кончиной наших близких или предчувствуем свой уход, при всей нашей трезвости, испытываем вполне оправданное чувство безысходности, ужаса и даже возмущения:
«Не входите спокойно в эту спокойную ночь.
Гневайтесь, негодуйте против угасания света»[1].

Христос плакал над могилой Своего друга Лазаря (Ин 11. 35), и в Гефсиманском саду Его переполняла тоска от предчувствия собственной смерти (Мф 26. 38). Последний же враг истребится — смерть (1 Кор 15. 26), — пишет апостол Павел; смерть для него неотделима от греха: Жало же смерти — грех (1 Кор 15. 56).

Смерть есть зеркало жизни в падшем мире — мире искаженном и разобщенном, безумном, подавленном. И все же смерть не только трагична, но и благословенна. Пускай изначально она не входила в замысел Божий, тем не менее, это дар Его милосердия и сострадания. Для нас, людей, было бы ужасно невыносимо без конца жить в падшем мире, метаться по замкнутому, порочному кругу суеты и греха. Бог дал нам выход. Он расторгает союз души и тела, чтобы затем воссоздать его заново, воссоединить в воскресении телесном в последний день и таким образом привести к полноте жизни. Он подобен горшечнику, о котором говорит пророк Иеремия: И сосуд, который горшечник делал из глины, развалился в руке его; и он снова сделал из него другой сосуд, какой горшечнику вздумалось сделать (Иер 18. 4).

Божественный Горшечник берет в руки сосуд нашего искривленного грехом естества и разбивает, чтобы воссоздать на гончарном круге и вернуть ему первоначальную славу. В этом смысле смерть — средство нашего восставления. Недаром на панихиде Православная церковь Церковь поет: «Древле убо от не сущих создавый мя, и образом Твоим Божественным почтый, преступлением же заповеди паки мя возвративый в землю, от неяже взят бых, но еже по подобию возведи древнею добротою вообразитися»[2].

В эпитафии Бенджамина Франклина, адресованной им самому себе, смерть предстает как «редактура» и «правка»:
«Тело Бенджамина Франклина, печатника,
(Подобное обложке старой книги,
Чьи страницы поблекли,
Стерлись литеры, не видно тиснений)
Покоится здесь, кормит червей!
Но сам труд не будет утрачен,
Ведь по вере его он выйдет в свет
В новом и улучшенном издании,
Откорректированном и исправленном
Своим Автором!»

Конечно, наше отношение к смерти диалектично, но оба представления, в конечном счете, не противоречат друг другу. Мы знаем: смерть противоестественна, ненормальна, противна первоначальному замыслу Творца, и поэтому отшатываемся от нее с болью и отчаянием. Но мы усматриваем в ней и Божью волю, благословение, а не наказание. Она - — выход из тупика, орудие милости, дверь к нашему вос-созданию (re-creation). Таков путь возвращения. Снова вспомним православную погребальную службу: «Погибшее овча аз есмь, воззови мя, Спасе, и спаси мя»[3]. Итак, мы приближаемся к смерти с готовностью и надеждой, вслед за святым Франциском Ассизским повторяя: «Да прославится Господь мой ради Сестры нашей, смерти»; ибо телесной смертью Господь возвращает домой Свое дитя. Разделенные в смерти душа и тело будут воссоединены во всеобщем воскресении.

Эта диалектика ясно видна в чине православного погребения. Никакой попытки скрыть страшную, оскорбительную реальность смерти. Гроб открыт, и мучительно видеть, когда члены семьи и друзья приближаются к нему друг за другом, чтобы в последний раз поцеловать покойного. Но вместе с тем во многих странах священник на отпевание надевает не черные, а белые облачения — как в Пасхальную ночь: ведь Христос воскрес из мертвых и зовет усопших христиан участвовать в Его Воскресении. Никто не запрещает плакать на похоронах; в этих слезах есть своя мудрость, они действуют, как бальзам, тогда как подавление боли только растравляет раны. Но не стоит отчаиваться, как прочие, не имеющие надежды (1 Фес 4. 13). Наша скорбь, как бы ни терзала она сердце, — не скорбь безутешных; «чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века», — исповедуем мы в Символе веры.

Непрестанное общение

Наконец, смерть есть разлука, которая не разлучает. К этой истине православная традиция относится очень серьезно. Живые и умершие — члены одной семьи. Мы не верим в то, что пропасть смерти непреодолима, ибо все мы можем собраться у алтаря Божия. «Церковь... есть место встречи умерших, — пишет Юлия де Бособр, — живых и тех, кому предстоит родиться: они любят друг друга, сходятся у скалы алтаря Божия для провозглашения своей любви к Богу»[4]. О том же говорит и священник-миссионер архимандрит Макарий (Глухарев) в письме ко вдовцу: «Во Христе мы живем, движемся и существуем. Живые и мертвые, все мы в Нем. Точнее было бы сказать: все мы живы в Нем, и нет смерти. Бог наш не есть Бог мертвых, но Бог живых. Ваш Бог и Бог покойной. Есть только один Бог, и вы объединены во Едином. Только вы не можете видеть друг друга некоторое время, от этого будущая встреча станет еще радостней. И никто не лишит вас вашей радости. Даже теперь вы живете вместе; просто она вышла в другую комнату и закрыла дверь... Любовь духовная не знает видимого разлучения»[5].

Как поддерживать это непрестанное общение? Есть ложный путь; некоторых он привлекает, но православная традиция считает его абсолютно неприемлемым. Общение между живым и умершим недопустимо поддерживать посредством спиритических сеансов или некромантии. Для настоящего христианина немыслимо общаться с умершими, например, через медиума. Подобные попытки очень опасны, так как ввергают прибегающих к ним во власть демонических сил. К тому же спиритизм — выражение беззаконного любопытства, вроде подглядывания в замочную скважину. Как пишет отец Александр Ельчанинов, «мы должны смиренно признать существование Тайны, не забегать с заднего крыльца, не подслушивать у дверей»[6].

Из житий святых мы знаем, что иногда умерший является живым во снах или видениях. Но мы не вправе навязывать подобные контакты. Любые способы манипулирования умершими противны христианской совести. Общение наше с ушедшими происходит не на душевном, а на духовном уровне, и место, где мы встречаем друг друга, — не гостиная, а храм, Евхаристия. Единственным законным основанием этого общения служит молитва, прежде всего, Литургия. Мы молимся об ушедших и в то же время уверены, что и они молятся о нас; в этом взаимном заступничестве мы едины — за границами смерти, в непоколебимом и нераздельном союзе.

Молитва об умерших для православных христиан — не «дополнительный элемент», а всеми признанная, неизменная и неотъемлемая часть ежедневного молитвенного правила. Молитвы эти разнообразны:
«Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй, и полезная всем подаваяй, Едине Содетелю, упокой, Господи, души раб Твоих: на Тя бо упование возложиша, Творца и Зиждителя и Бога нашего»[7].
«Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная»[8].
«Христос тя упокоит во стране живущих, и врата райския да отверзет ти, Царствия покажет жителя, оставление тебе дает о них, еже согрешил еси в житии, христолюбче»[9].

Порой в них различим более печальный тон, напоминающий нам о возможности вечного разлучения с Богом:
«От огня приснопаляющаго и от тьмы несветимыя, скрежета зубнаго и червия бесконечно мучащаго и всякаго мучения избави Спасе наш вся верно умершия»[10].

Такое предстательство за умерших не имеет жестких ограничений. О ком мы молимся? Строго говоря, за храмовым богослужением православная традиция разрешает молиться только о людях церковных. Но иногда наша молитва гораздо шире. Так, на вечерне воскресения Пятидесятницы мы молимся даже о тех, кто томится в аду: «Иже и в сей всесовершенный и спасительный праздник, очищения убо молитвенная о иже во зле держимых сподобивый приимати, великие же подавает нам надежды ослабления содержимых от содержащихся скверн и утешение Тобою низпослатися...»[11].

Какова вероучительная основа для постоянной молитвы об умерших? Каково ее богословское оправдание? Ответ на эти вопросы весьма прост и однозначен. Основа — наше единение в любви. Мы молимся об умерших, поскольку любим их. Архиепископ Уильям Темпл называет такие молитвы «служением любви». Каждый православный христианин с радостью повторит вслед за ним: «Не потому мы молимся о них, будто Бог их не заметит, если мы не будем этого делать. Мы молимся о них, потому что знаем: Он любит их и заботится о них, и мы просим о привилегии присоединить нашу любовь к Божией»[12]. По словам другого современного автора, «отказ молиться об умерших — это настолько холодная и настолько далекая от любви мысль, что ее следует считать ложной уже в силу этой единственной причины»[13].

Никакое другое объяснение или оправдание молитвы об усопших не нужно и даже невозможно. Эта молитва — выражение нашей любви друг к другу. Здесь, на земле, мы молимся о других; так неужели перестанем молиться о них после их смерти? Они умерли, но разве это повод перестать предстательствовать за них? Живые или мертвые, мы все принадлежим к одной семье; а потому, живые или мертвые, мы заступаемся друг за друга. Во Христе воскресшем нет разделения на мертвых и живых. Как пишет архим. Макарий (Глухарев): «Все мы живы в Нем, и смерти нет». Физическая смерть не способна разорвать нити взаимной любви и молитвы, которые нас соединяют во единую плоть.

Разумеется, нам не дано знать доподлинно, как подобная молитва помогает ушедшим. Но и молясь о живых, мы не можем объяснить, как наше предстательство может им помочь. Мы знаем на личном опыте, что молитва о другом действенна, и потому продолжаем ее творить. Но просим ли мы о живых или об умерших, действие молитвы остается тайной. Нам не дано проникнуть в связь между молитвой, свободной волей другой личности, благодатью и присутствием Божиим. Когда мы молимся об ушедших, нам достаточно знать, что они возрастают в любви к Богу и нуждаются в нашей поддержке. Остальное предоставим Богу.

Если мы действительно верим в то, что нам даровано постоянное общение с умершими, будем стараться в меру сил говорить о них в настоящем, а не в прошедшем времени: не «Мы любили друг друга», «Она была мне так дорога», «Как мы были счастливы», а «Мы продолжаем любить друг друга и теперь больше, чем прежде», «Она мне сейчас дорога, как никогда», «Какая радость для нас быть вместе». В нашей оксфордской общине есть русская женщина, которая упорно отказывается называть себя вдовой, хотя ее муж преставился много лет назад. Она не перестает повторять: «Я его жена, а не вдова». И я с ней совершенно согласен.

Если мы научимся говорить об умерших в настоящем, а не в прошедшем времени, это поможет нам разрешить вопрос, терзающий многих. Нередко мы слишком легко откладываем «на потом» примирение с человеком, от которого отдалились, и смерть приходит прежде, чем мы простили друг друга.

В горечи угрызений совести у нас появляется соблазн сказать себе: «Слишком поздно, возможность попросить прощения упущена навсегда, ничего не поделаешь». Но мы глубоко ошибаемся — нет, не поздно. Сегодня же, вернувшись домой, мы можем в вечерней молитве обратиться к ушедшему, с которым были в ссоре. Совершенно так же, как если бы он был жив и стоял перед нами, мы можем попросить у него прощения и вернуть нашу любовь. С этого момента наши отношения изменятся. Не видя его лица, не слыша его ответа, не зная, как наши слова его достигают, мы почувствуем сердцем, что вместе смогли начать сначала. Никогда не поздно начать вновь.

«В сто раз тоньше и легче»

Но остается еще один вопрос, столь же мучительный, неразрешимый для современного знания. Мы говорили, что человеческая личность изначально была создана Богом как нерасторжимое единство души и тела, и мы ждем, что они соединятся в последний день, по ту сторону разделения их физической смертью. Целостная антропология связана с верой не только в бессмертие души, но и в воскресение тела. Коль скоро телесность есть неотъемлемая часть человеческой личности, подлинное личное бессмертие — это вечная жизнь не только души, но и тела. В таком случае, каково же отношение между нашим нынешним телом и телом, воскресшим в будущем веке? Каким будет воскресшее тело — прежним или новым?

Мы могли бы ответить так: тело останется прежним, и станет другим. Христиане порой представляют воскресение плоти несколько упрощенно и узко. Они предполагают, что составляющие тело материальные элементы, которые были разделены смертью и распались, неким образом соединятся в день Последнего суда, так что восстановленное тело будет обладать той же материальной структурой, что и прежде. Но те, кто утверждает связь между нынешним телом и телом воскресшим, не столь буквально смотрят на вещи. Так, например, св. Григорий Нисский в сочинениях «О сотворении человека» и «O душе и воскресении» предлагает более осторожную, символическую трактовку. Душа, согласно его учению, сообщает телу определенную форму (eidos), она запечатлевается в плоти особым оттиском или печатью, поставленной не снаружи, а изнутри. Именно этот отпечаток отражает характер, или внутреннее духовное состояние личности. На протяжении нашей земной жизни физические составляющие нашего тела меняются множество раз; но поскольку форма, запечатленная душой, при всех физических изменениях остается прежней, мы можем утверждать, что наше тело не изменится. Есть подлинная телесная преемственность, поскольку налицо та же форма, «заданная» душой. По словам К.С. Льюиса: «Моя форма остается той же, хотя составляющая ее материя постоянно изменяется. В этом смысле я похож на кривую струю льющейся воды»[14].

Задолго до Льюиса, в IV веке, об этом говорил святой Григорий Нисский. В момент воскресения душа запечатлеет наше тело той же печатью, какой оно было запечатлено в здешней жизни.

Для тождественности воскресшего тела с земным вовсе не обязательно, чтобы соединились те же материальные элементы: достаточно той самой печати. Между нашим настоящим и воскресшим телом действительно будет подлинная преемственность, которую, впрочем, не следует истолковывать наивно-материалистически.

Пусть тело останется по воскресении таким же, но оно будет и другим. Апостол Павел говорит: Сеется тело душевное, восстает тело духовное (1 Кор 15. 44). «Духовное» здесь не означает «нематериальное». Воскресшее тело будет одновременно и телом материальным, но при этом оно преобразится силой и славой духа, и потому освободится от всех ограничений материальности, какие нам известны теперь. Материальный мир, в том числе и наши материальные тела, пока мы знаем лишь в падшем со- стоянии; и наше воображение не способно представить свойства, которыми в не знающем греха мире будет обладать материя.

Мы можем лишь слабо догадываться о той особой прозрачности и жизненности, легкости и восприимчивости, которой будет наделено наше воскресшее — одновременно материальное и духовное тело — в грядущем веке. Недаром св. Ефрем Сирин писал: «Взгляни на человека, в котором обитал легион всяческих бесов (Мк 5. 9); об их местонахождении не знали, поскольку состав их рати тоньше и легче, чем сама душа. Вся эта рать пребывала в одном теле. Но в сто раз тоньше и легче плоть праведника, которая восстанет вдень воскресения. Она подобна мысли, способной расти и распространяться по своей воле или собираться и сосредотачиваться. Сосредотачивается она в одном месте, распространяется — повсюду... Насколько же тонки в раю духовные существа, если даже мысли не могут коснуться их!»[15].

Это, пожалуй, лучшее описание славы воскресения, которое можно найти. Остальное предоставим безмолвию. Еще не открылось, что будем (1 Ин 3. 2).

Вы — музыка

За две недели до смерти Ральфа Вэгэна Уильямса один из друзей спросил композитора, что значит для него жизнь будущего века. «Это музыка, — ответил Уильямс. — Музыка. Но в мире ином я больше не буду биться над каждым звуком и разочаровываться от неудач. Я не буду сочинять музыку. Я ею стану»[16].

«Вы — музыка, покуда она длится», — писал Элиот. А в вечности музыка звучит всегда.

Примечания

1. Dylan Thomas, Collected Роеms (London, 1952), р. 116.
2. The Lenten Triodion, tr. Mother Mary and Archimandrite Kallistos Ware (London, 1978), р. 128.
3. Там же.
4. Julia dе Beausobre, Creative Suffertng (London, 1940), р.44.
5. Цит по: S.Tyszkewicz and T.Belpair. Ecrits d’ascetes russes (Namur 1957), р. 104.
6. Свящ. Александр Ельчанинов. «Записи», Киев, 1999, с. 36.
7. Тропарь заупокойной службы. «Премудро и человеколюбиво все устраевающий устраивающий и подающий всем на пользу, Единый Создатель, упокой души рабов Твоих, потому что они возложили упование на Тебя, Творца и Создателя и Бога нашего».
8. Кондак. «Со святыми упокой, Христе, души рабов Твоих, там, где нет болезней, печалей, воздыханий, но только жизнь бесконечная».
9. «Христос тебя упокоит в стране живых, врата райские откроет тебе, сделает жителем Царства, простит тебе все, чем согрешил в жизни, христолюбец».
10. Субб. мясопустная. Канон. Песнь 6. «От огня неугасимого, от тьмы беспросветной, от скрежета зубовного, от червя, грызущего непрестанно, и от всякого наказания избавь, Господи, всех умерших в вере».
11. Неделя пятидесятницы, вечерня, третья священническая молитва. «В сей совершенный и спасительный праздник Ты смилостивился принять заступнические молитвы за тех, кто томится в аду, и даровал великую надежду видеть, как Ты их избавляешь от телесных страданий и подаешь им облегчение...».
12. Слова W.Templ’a приведены в работе «Prayer and the Departed: А Report of the Archbishop Commision on Christian Doctrine» (London, 1971), р. 90.
13. Там же, с. 85
14. С.S. Lewis, Miracles: А Preliminary Study (London, 1947), р. 180.
15. Sebastian Brock, The Harf of the Spirit: Eighteen Poems of Saint Ephrem (Studies Supplementary to Sobornost No.4: 2nd еd. London, 1983), рр. 23-24.
16. D J. Enright, The Oxford Book of Death (Oxford: Oxford University Press, 1983), р. 332.

Цит. по: Каллист (Уэр), еп. Внутреннее царство. Киев, «Дух i лiтера».

Источник публикации: портал «Православие и мир»

Фото: «Православие.RU»

Церковь, Богословие