«Мы оказались на этом острове неслучайно»

07.07.2007

Сегодня, когда весь мир озабочен проблемами энергетической безопасности, мы слышим про Сахалин преимущественно в новостях о разработке нефтяных и газовых месторождений. Между тем на этом острове располагается одна из молодых и динамично развивающихся епархий Русской Православной Церкви. Как живут православные приходы на Дальнем Востоке? О том, как строят свою жизнь те, кто привычно говорит «там, на материке», когда разговор заходит о других епархиях, интервью епископа Южно-Сахалинского и Курильского Даниила.

- Ваше Преосвященство, многие регионы России живут своей, отличной от других жизнью. До архиерейской хиротонии вы были благочинным Троице-Сергиевой лавры, и вам есть с чем сравнивать церковную жизнь на Сахалине. В чем вы видите особенности пастырского и архипастырского служения в вашей епархии?

- Когда я жил в Троице-Сергиевой лавре, то по-другому видел жизнь нашей Церкви. Приехав на Сахалин, я понял, что Господь попускает человеку только в большем смирении увидеть, что такое церковно-приходская жизнь в отдаленных миссионерских епархиях. Самая тяжелая проблема - это люди. Нам остро не хватает священнослужителей, нам очень не хватает активных мирян. Со священнослужителями понятно - кто едет сюда? Изначально была выбрана неправильная установка: не отправляли студентов. И это недостаток всей нашей Церкви, он известен еще с XIX века. В своих дневниках святитель Николай Японский сетует на косность русского православия и сравнивает нас с протестантами и католиками, которые очень активно занимаются миссионерством. Ситуация не изменилась. Если посмотреть на статистику, то к нам на наш маленький остров приезжают до 200 протестантских миссионеров в год. Православных миссионеров приезжает крайне мало. Почему? Потому что сахалинские протестанты сами не оплачивают приезд миссионеров. Миссионеры приезжают за счет общин из более благополучных регионов и привозят литературу. Так они понимают помощь Церкви молодым епархиям и приходам.
У нас ситуация прямо противоположная. Мы сами должны и найти и профинансировать приезжающего миссионера. Он приезжает и, конечно, ему тяжело. Разница во времени семь часов плюс тяжелый климат - человек и так не в своей тарелке находится, а тут еще суровые бытовые условия. Все это ведет к серьезным недостаткам в миссионерской работе.
Епископы, находившиеся на этой кафедре до меня, должны были с особым усердием не просто рукополагать, а самым серьезным образом воспитывать священнослужителей из местного населения. Но многое делалось на скорую руку. И случалось, что мы несли очень большие потери. Священнослужители из местных жителей нередко уходили из Церкви. Они не выдерживали тяжелой - прежде всего экономической - ситуации. Некоторые новые священнослужители были из моряков. Моряки всегда хорошо зарабатывали, а здесь посылают тебя в небольшой городок, где ты с семьей еле сводишь концы с концами. И самое главное, я не могу им сказать, когда это закончится. У священнослужителей есть дети, и в этих условиях дети становятся людьми «третьего сорта». Такого не было даже в царской России. Дети священнослужителей получали прекрасное образование, а здесь в поселках один учитель ведет сразу несколько дисциплин.
Вот пример. У меня есть один священник, который жил на острове Итуруп несколько лет. У него очень умная, прекрасная дочка. На Итурупе она была круглой отличницей, лучшая в школе. Но когда она приехала в Южно-Сахалинск и пошла в новую школу, то ей ставили тройки с большим минусом. Ей самой было стыдно, и она сказала: папа, я исправлю ситуацию. Но это говорит о том, что уровень преподавания совершенно другой. Поэтому дети, которые заканчивают поселковые школы, не могут никуда поступить. Они обречены. И священнослужители обращаются ко мне за помощью: можно ли наших детей устроить куда-то, чтобы хотя бы последние два года, 10-11 классы, они поучились на материке, чтобы была возможность подтянуться и получить потом высшее образование?
Очень сильно развращает среда. В городе Шахтерске ко мне подошел начальник милиции: что ж такое, говорит, за неделю четыре суицида в школе. Двух сняли, двое повесились. Девочек насилуют по выбору. Просто кошмар. Собирают на общак. Такая безнадега… И понятно, что ни один сытый, холеный священнослужитель даже под дулом автомата не пойдет на эту Голгофу. Мы хотим, чтобы у нас сразу была Пасха. Но дух у нас сейчас, к сожалению, угасший. Во многом это последствия того семидесятилетнего пленения, после которого наша Церковь только-только начинает приходить в себя.

- Вы говорили, что одна из проблем связана с недостатком активных мирян.

- Да, у нас очень остро стоит проблема миграции. Если человек теряет работу или уходит на пенсию, например, в Воронежской епархии, он, как правило, никуда не стремится уехать, и его можно пригласить помогать Церкви. У нас же, если люди лишаются работы, то они уезжают с острова при первой возможности. У активных людей такая возможность всегда есть, а неактивные остаются. Люди уезжают не из-за того, что не любят наш остров, они уезжают со слезами на глазах. Но ситуация экономическая такова, что на свою пенсию они будут жить, как бомжи. По-моему, в Москве бомжи живут лучше, чем у нас пенсионеры. И поэтому у нас не сформировался мощный костяк мирян, который мы можем видеть во многих других епархиях.
Для нас огромным событием стало участие представителя Сахалинской епархии в перенесении Благодатного огня. Наверное, для центральных епархий поездка в Иерусалим за Благодатным огнем не такое уж большое событие. Но для нас это было очень и очень важно. И спасибо огромное Фонду Андрея Первозванного за это приглашение. Надо честно сказать, здесь у нас люди обижены. Они видят, что правительство бросило народ, забыло о нем. В Магадане, Анадыре, на Камчатке и Сахалине нет железной дороги, и поэтому все цены совершенно иные, тарифы драконовские. Трудно людям живется. И вот к ним, обиженным, забытым, привозят Благодатный огонь… К ним привозят чудотворные иконы. Вот, совсем недавно, в конце апреля, из Киева привозили икону Божией Матери «Призри на смирение». Это громадное событие для острова.
Если говорить о миссии, то нам сейчас особенно важно, чтобы приезжали православные миряне. Нам не нужны миссионеры в рясах. У меня этим батюшки занимаются. Но мне очень нужны миссионеры-миряне. Почему? Вот иллюстрация. Когда я читал лекцию в Сахалинском университете, студенты обратились ко мне с таким вопросом: «Владыка, скажите, а православие - это отживающая религия?» Я говорю: «С чего же вы это взяли?» - «Да мы видим представителей православной веры, и эти умные, образованные молодые люди - всегда в рясах. Мирян, гражданских мы не видим. И в то же время к нам приезжают прекрасные светские люди, бизнесмены, общественные деятели, но они уже не православные. Они баптисты, адвентисты, пятидесятники…» Да, сегодня, у нас таких на Сахалине нет. Еще не сформировалась мощная прослойка православной общественности. И для нас очень важно, когда приезжает, например, директор школы, где введены основы православной культуры, и со своими коллегами начинает говорить на профессиональном языке. Приезжает к нам интересный, авторитетный врач, я веду его в областную больницу, и он там начинает с медиками говорить на общем для них языке. И мне очень приятно, что нашу боль, наши трудности сейчас могут разделить не только священнослужители, но и миряне. И я благодарен вам, что вы тоже приехали на Сахалин и потрудились на миссионерской ниве, общаясь с журналистами и студентами.

- Какие, на ваш взгляд, могут быть пути решения этих проблем?

- Думаю, Православная Церковь сильна тем, что мы, в отличие от протестантов, говорим: Церковь - живой организм, а он может и болеть, когда болеет один член Церкви. Это показывает, что этот член нужен, и весь организм думает, как бы помочь ему. Если заболела левая рука, то правая рука берет на себя большую часть нагрузки. Это нормальная жизнь Церкви.
Полезно обратиться к истории Церкви. Известно, что с 1888 года в праздник Торжества Православия ежегодно проводился тарелочный сбор на нужды Православного миссионерского общества во всех храмах Российской империи. Этого у нас, к сожалению, нет. Я бы считал, что возродить эту традицию было бы очень здорово.
Еще было бы правильно основать в Москве специальное подворье и назвать его, например, Дальневосточным. Нам это очень нужно. Вот одна из причин: священнослужители летят в отпуск - а здесь люди имеют полтора-два месяца отпуска из-за тяжелого климата, - они приезжают в Москву с семьями и не знают, куда обратиться. Крайне необходимо, чтобы было место, куда можно было бы прийти, где и накормят, и с транспортом помогут - съездить по святыням, по Золотому кольцу, например. Известно, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Наша проповедь на Сахалине затрудняется тем, что мы находимся как бы на «протестантских» позициях. Почему? На острове нет наглядных примеров нашей православной истории. Храмов до революции было всего десять, но все они уничтожены.
Ко мне пришла учительница, которая побывала в Москве в Третьяковке, и говорит: «Если бы мы могли свозить туда детей, чтобы и они приобщились к нашей великой культуре! Они бы изменились». Такая возможность измениться есть у тех, кто живет на материке. Древние храмы, чудотворные иконы, музеи… У нас таких исторических свидетельств о духовной культуре нет. Музей есть, но в нем ни слова о Церкви, это светский музей. Нет возможности осязать, реально прикоснуться к русской церковной культуре, и поэтому мы ведем проповедь фактически только с Библией в руках. Вот почему нам необходимо подворье.
Даже когда я приезжаю в Москву, какие у меня возникают трудности? Нужно найти машину, нужно найти место, где я буду проводить свои встречи. Семнадцать лет я прожил в Троице-Сергиевой лавре, и мой опыт говорит о том, что общение без молитвы не складывается. Человек приходит на Литургию, молится, и мирские заботы постепенно уходят на второй план. Человек прикладывается к мощам преподобного Сергия, мы служим молебен, а если есть нужда, то и панихиду. И «неправильная» культура, в которую каждодневно помещен человек, отступает. Мы пьем чай, говорим по душам, и человек по-новому проникает в церковные проблемы. Такого места у нас сейчас нет: ни у Камчатского, ни у Чукотского, ни у Сахалинского архиерея. Если такие возможности появятся, и епархии будут по-другому развиваться.

- Тем более что в Москве уже есть опыт устройства Сибирского подворья с небольшим гостиничным комплексом при храме святителя Филиппа в Мещанской слободе…

- В Москве сегодня живет много сахалинцев. Если будет подворье, они будут знать, что это наш храм, будут в него ходить и помогать православным на Сахалине. Не секрет, что обычный московский храм по своим финансовым оборотам намного превосходит всю мою епархию. И на себя этот храм взял бы и перелеты, и отправку контейнеров с книгами и церковной утварью, и многое другое.
Жизнь страны, жизнь Церкви начинается на Сахалине. Мы просыпаемся первыми, первыми встречаем праздники. Когда я приехал на Сахалин, меня спросили: владыка, как вы себя видите на Сахалине? Я говорю: я вижу себя пограничником. Почему? Дело в том, что здесь проходит наша духовная граница. Сколько различных религиозных групп и сект прочно обосновались в Южно-Сахалинске, построили свои центры! Мне говорят: «Пускай все имеют возможность выражать свои религиозные чувства!» А я говорю, что с этим никогда не смогу примириться. Они пришли со стороны Японии, Кореи, Китая. Где-то продавили, где-то подкупили, где-то нелегальным бизнесом занимаются. Это неправильно.
Что может застава, если ее не поддерживать? Ну, героически погибнуть во время боевых действий. Однако задачи перед заставой ставятся другие: сдержать, остановить. И передо мной те же задачи - остановить страшную духовную экспансию, которая идет на Россию через нас.
И в Церкви всегда так было: сильные приходы помогают слабым. Я знаю такие епархии, где епископы финансово помогают бедным деревенским приходам. Иначе священник не выживет. Мне не нравится опыт некоторых епархий, где священник имеет 3-4 прихода, и он раз в месяц заезжает в них, как гастролер. Почему это плохо? Потому что сектанты не гастролируют, они поселяются и ведут свою пропаганду, свою проповедь.
Священник должен жить на приходе, и если он сам не в состоянии выжить, а тем более поднять детей, дать им образование и т.д., его необходимо поддержать. Такими же должны быть и отношения между епархиями.
Мне трудно объяснять людям, почему где-то там, в материковом храме, свечи дешевле, чем у нас. Пару лет назад я по случаю купил в московском храме календарь и удивился, что он стоит столько же, сколько и у нас. Так что получается, что пока этот календарь дойдет к нам в контейнере, я на нем ничего не имею для развития епархии. А московский храм имеет огромные деньги на этом. Это неправильная ситуация: где-то густо, а где-то пусто. Принцип должен быть такой - помогать, чтобы сильные помогали слабым. Если мы так не будем делать, у нас в церковной жизни получаются двойные стандарты.
У меня шестой год не меняется цена самой маленькой свечки, потому что народ бедный, и богаче за эти годы он не стал. А в Софрино цены поднимаются. Я видел, как в одном храме свечница порезала свечки и раздает, зато цена приемлемая. Но это унижение для наших пенсионеров.
Мне очень приятно видеть радостные, светлые лица людей, которые переступают порог храма. У нас меньше кликуш, чем в храмах на материке. «Православные ведьмы», как я их называю, на материке отбивают у людей желание ходить в храм лучше, чем многие сектанты. Человек-то приходит в храм, веря, что это то место, где он может снять с души свой бронежилет, свою маску. Он сердцем чувствует, что здесь его поймут. И тут вдруг ему с порога какая-нибудь раба Божия: не так стоишь, не так крестишься… А про женщин - еще и что накрашенная, на каблуках, в штанах пришла… Мы с этим явлением боремся. Я очень часто об этом говорю на проповедях. Говорю: не обращайте внимания, если вы это услышите, это ненормальный человек. В Церковь приходят всякого рода люди. Есть и психически больные. Мы не имеем права их выгнать, но не обращайте на них внимание. А вообще у нас в храмах у людей очень светлые лица, слава Богу.

- Вы находитесь ближе к Корее, Японии, Аляске, чем к Москве. Есть ли у вас связи с православными приходами в этих странах?

- Конечно, к кому я ближе нахожусь, с тем я больше и дружу, это естественно. Ближе всего к нам находятся православные японцы. Господь очень мудро устроил наши отношения с ними. Еще в 1999 году, когда я был благочинным в Лавре, к нам приехали четыре японских священнослужителя. Они жили в Лавре, молились и потом приняли постриг. Один из них, Серафим, в январе 2000 года был рукоположен в епископский сан и возглавил Восточно-японскую епархию с титулом Сендайский. Я в то время и не думал, что окажусь на Сахалине. И когда я приехал на остров, то сразу же созвонился с епископом Серафимом, с которым все эти годы сохранял дружеское общение. Мы не раз посещали Японию, а епископ Серафим не раз бывал на Сахалине. В наших ближайших планах - развивать паломнические поездки.
Наша особая забота - это Курильские острова. Мы построили деревянную часовню на острове Тятино, который находится прямо на границе с Японией. Японцы до сих пор говорят: «Это наш остров!» А мы говорим: «Наш!» Теперь на острове стоит часовня, ее купол хорошо виден и с японской стороны. Конечно, была волна возмущенных публикаций в японской прессе, мол, как это мы посмели строить часовню на их земле.
Один благодетель из Москвы помог нам построить небольшой храм на острове Шикотан. Храм был срублен на материке и по морю доставлен на остров. Трудностей было немало. В какой-то момент благодетель признался: «Владыка, без преувеличения говорю, проще тридцать таких храмов построить где-нибудь в Ивановской епархии, чем один у вас». Я втайне порадовался. Теперь и они поняли, что жить на Сахалине - это настоящий подвиг. А работать здесь - это подвиг вдвойне. Когда японцы в 1905 году заняли часть Сахалина, у них стоял гарнизон в Поронайске, и если человек отбыл три года в этом гарнизоне, то ему давали медаль за службу в суровых условиях. И потом он мог избирать любое место для дальнейшей службы.
Когда ставили на Шикотане храм, то приехали пять плотников из Костромы, из российской глубинки. Приехали и сразу запили. Я понимаю, они увидели всю безнадегу этой жизни и сразу подсели на стакан в знак «солидарности» с местными.
Если мы посмотрим на Сахалин, то нетрудно увидеть, почему на нем тяжело жить: производства здесь никакого нет. Россия рассматривала его как сырьевой придаток, и Япония тоже, да и новая Россия в основном так рассматривает. Да, есть шельф, но в этих работах малая часть населения участвует. Один из правительственных чиновников, приезжавших на Сахалин, верно подметил: «Такое ощущение, - сказал он, - что боевые действия здесь закончились, но народ еще к восстановлению не приступил».

- Владыка, вы рассказываете такие тяжелые и порой страшные вещи, но говорите об этом так жизнерадостно…

- А мы оптимисты. Где бы человек ни был, с ним Господь. Ведь это самое главное. Без воли Божией и волосок не падает с нашей головы. Когда я собираю своих священнослужителей и вижу, как им здесь тяжело, я говорю: «Друзья мои, неужели вы думаете, что вы попали сюда случайно?» Вы неслучайно сюда попали, и как говорил о. Кирилл еще тогда, когда я сюда уезжал: владыка, ведь Господь по-разному смотрит и вознаграждает человека. Одно дело, когда он просто стоит и зевает в храме, а другое - когда он поет на клиросе. Одно дело, когда он где-то в теплом и хорошем климате, другое дело - когда в суровом.
Здесь, на Сахалине, я впервые понял некоторые евангельские строки. Я понял, кого Господь избрал своими проповедниками. Кое-что я слышал от Алексея Ильича Осипова, нашего профессора, когда сидел за партой в семинарии. Но его слова прошли тогда мимо меня. Когда я прилетел на Сахалин и впервые поговорил с рыбаками, то поначалу мне очень хотелось как следует промыть уши. Конечно, в разговоре со мной они себя сильно сдерживали, - но все равно через слово был мат и прочее… Как такого человека послать проповедовать? Он, может, и верит сам, но если его послать проповедовать, то он будет только разлагать. Он придет к людям, а они нам потом скажут - нам такую веру в Бога не надо. Как рыбаки могли проповедовать и обращать народ? Это только действие благодати Божией. Так же и здесь.
Очень тяжело до людей достучаться, но я радуюсь, когда вижу даже небольшие успехи. Одним из первых указов я отменил плату за крещение и за венчание. Бухгалтер епархии очень удивилась и сказала: «Что же владыка сделал? Мы и так здесь не могли выжить. Это епархия, которая сама себя не может прокормить». Я ей ответил: «Мне Господь на Страшном суде покажет толпу людей разного возраста и сословия и скажет: «Вот они в Царствие Небесное не вошли, а виноват ты, потому что они пожалели денег. Им было сложно от семьи оторвать». Поэтому наше духовенство все делает за пожертвование. Сколько может человек в церковную кружку положить, столько пусть и пожертвует. Мне говорят: «Они у нас несознательные, они не жертвуют. Кинут несколько рублей и все». Я говорю: «Ну и что? Зато у меня будет спокойная совесть. Господь не оставляет». Поэтому я радуюсь. Радуюсь, когда вижу море. Радуюсь, когда вижу лица людей. Когда кто-то приходит в храм - тоже радуюсь.
Если человек приехал в Лавру на исповедь, значит, он дошел до того, что ему нужно туда приехать. У него уже революция в душе произошла. А у нас на Сахалине нет ни одного храма с полностью развитой инфраструктурой.
Сейчас мы хотим строить духовно-просветительский центр. Он даст больше, чем десять построенных храмов. Мы должны выйти из храма, но где с людьми встречаться? У нас нет места. В соборе нет места. Нужно читать лекции, проводить беседы, просто попить с людьми чаю. Это недостаток нашей Церкви, что у нас епископат отдален от своих прихожан. Не в силу гордости, а в силу перегруженности. Нашему поколению вот такая доля выпала.
Протестанты рассказывают, как у них все прекрасно, мол, мы белые, мягкие и пушистые. А у нас, православных, все наоборот: мы собираемся и говорим о наших немощах. Как апостол Павел хвалился немощами своими, так и мы хвалимся. Ведь показатель здоровья нашей Церкви очень простой: я говорю правду и не боюсь. Сегодня ни один чиновник не может сказать о себе то, что я говорю о себе.
Церковь - живой организм. Когда я приезжаю с Сахалина, загруженный своими проблемами, и звоню Святейшему Патриарху, то его отеческий прием дает и силы, и энергию. Я возвращаюсь назад, и мне говорят: «Владыка, у вас глаза изменились!» Я каждый раз возвращаюсь из Москвы, говоря светским языком, заряженный благодатью Божией. Да, здесь у нас аккумуляторы быстро садятся. Но есть великие святыни, молитва у которых воодушевляет, и есть понимание. Мы работаем не поодиночке, мы понимаем и поддерживаем друг друга.

Источник публикации и фотоматериалов: «Русская линия»

Беседовал ответственный редактор «Церковного вестника» С. Чапнин.

Общество